"Герой нашего времени"

[fdf]

 Просматриваю архивы blogonline. Нашёл то, что совсем недавно обещал: статья из "МК" огромной давности, по которй я писал сочинение и поучил "удовлетворительно" за " непонимание образа"

   Наша публика так еще молода и простодушна...» — писал Лермонтов в предисловии к «Герою нашего времени». Постарев на полтора века, отечественная читающая публика ухитрилась не расте­рять своего простодушия: глубочайший психологический лермонтовский роман, обязательный для школьного чтения, навя­зан четырнадцатилетним юнцам!

      Что только не говорили о Печорине и как только не трактовали его образ! И ка­рикатура, выполненная автором на само­го себя, и воплощение всех пороков, и «гневный вызов тогдашнему обществу», и «последекабрист», и «недореволюционер». Само собой — «лишний человек».

      Полноте: да человек ли он вообще?!

      Внимательное чтение романа не остав­ляет сомнений в правильности... отрица­тельного ответа.           

      «На роду написано, что с ним долж­ны случаться разные необыкновенные ве­щи!» — замечает Максим Максимыч о своем «странном» знакомце. Эти «необы­кновенные вещи» случаются с Печориным буквально каждые десять страниц — и каким-то удивительным, необыкновенным, мистическим даже образом выходит он цел и невредим из всех перипетий. Чеченские пули его не берут, Грушницкий не застрелил, пьяный казак не зарубил, кон­трабандисты не утопили. «Ты можешь все, что захочешь», — говорит Вера, превос­ходно знающая своего возлюбленного, и впрямь: под окнами княжны не схвачен, заговор Грушницкого со товарищи под­слушал — аж два раза, смерть Вулича предсказал. И чего стоят бесчисленные победы над слабым полом — от похи­щенной Бэлы до хорошенькой дочки» старого урядника, у которого нашему ге­рою довелось квартировать в казачьей станице.

      «В дождик, в холод целый день на охо­те; все иззябнут, устанут — а ему ниче­го... при мне ходил на кабана один на один... как начнет рассказывать, так жи­вотики надорвешь со смеха... и, должно быть, богатый человек (опять «человек»!ну да ладно. — автор): сколько у него бы­ло разных дорогих вещиц!» — не устает восхищаться товарищем Максим Макси­мыч, так и не понявший, с кем ему дове­лось «жить долго под одной кровлей». И еще штрих: по кавказским «горкам» Пе­чорин преспокойно путешествует в совер­шенно, казалось бы, к тому неприспособ­ленной щегольской коляске с «каким-то заграничным отпечатком».

      Заграничным, говорите? Ну-ну.

      Вероятно, многие, читая описания Печорина, находили во внешности Григория Александровича черты демонические, если не сказать дьявольские (порой даже не сознаваясь себе в этом). Бархатный сюр­тучок, ослепительное белье, изящные пер­чатки — в этом наборе не было бы ничего необычного и тем более сверхъестествен­ного, если б в бархатном колете не раз­гуливал по сценам всего мира гетевский Мефистофель, отнюдь не чуждый фран­товства. Тонкий стан, очень гибкий, заметим («как буд­то у него в спине не было ни одной косточки»), и пос­тоянная бледность также роднят Печорина с Дьяволом (во власти которого — при­нять любое обличье). По­священный глазам героя аб­зац лучше просто перечесть; я все же процитирую одно предложение: «Это признак — или злого нрава, или глу­бокой постоянной грусти». Помните: «Печальный Де­мон, дух изгнанья...». О де­монизме (или демономании?) Лермонтова, впрочем, еще надо будет поговорить.

      И, конечно же, «визитная карточка» Князя тьмы — его хромота — не может не по­явиться на страницах вели­кой книги. На дуэли Печо­рин был ранен в ногу — пусть и легко, но достаточ­но, чтобы некоторое время похромать.

      В романе хромает, между прочим, не один главный ге­рой. В первые свои появле­ния Грушницкий (общепри­знанная пародия на Печори­на) также страдает от под­стреленной ноги, но быстро излечивается: двум демонам рядом не ужиться. Да и ка­кой из Грушницкого демон! Наоборот, банальный «стра­далец» в серой солдатской шинели, сменив свое по­лумонашеское одеяние, ста­новится похож на притор­ного херувимчика...

      И для тех, кто совсем уж слеп, — Печорин сам говорит о себе многое объясняющие вещи: «Есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва рас­пустившейся души!», «Есть минуты, когда я понимаю Вампира», «У маня врожден­ная страсть противоречить».

      Снова у Гете: «Я дух, который отрицает».

      «Неужели зло так привлекательно?» — спрашивает сам себя Печорин. Ответ на этот вопрос, вернее, подтверждение ответа, который и сам прекрасно знает, он получает все от той же постигшей его Веры. «…В твоей природе есть что-то осо­бенное тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преи­муществами...».

      После подобных откровений нужно ли что-нибудь еще?

      В романе имя Печорина впервые назы­вается во время непогоды, под сильный ветер, дождь и неожиданную метель. На­верняка в этот момент, как и положено при упоминании дьявольских прозвищ, раздался гром и сверкнула молния, на ко­торые просто не обратили внимания про­стоватый Максим Максимыч и увлеченный его рассказом собеседник.

      А как уходит герой? Умер где-то по до­роге из Персии в Россию — как и пред­рекал сам себе. И черкешенка Бэла — са­мая чистая из его жертв, может быть, бо­лее других достойная сострадания, — предсказывает при самой первой встрече с «молодым русским офицером»: «Не ра­сти, не цвести ему в нашем саду».

      И мир в неведенье спокойном Пусть доцветает без меня! — признавался другой горянке другой Де­мон.

      Был ли Демон-Печорин изгнан с небес или из преисподней (за тотальное равнодушие к общему делу бесов, например), или же Князь тьмы находился на Земле как бы в отпуску, называясь «странствую­щим офицером с подорожной по казенной надобности» (а по дороге из Персии «от­пуск» кончился), — это, вероятно, так и останется загадкой. Люди никогда не уз­нают, кто жил среди них в первой поло­вине девятнадцатого века под именем Григория Александровича Печорина.

      Ну а сам автор, подчеркнувший в насмешливом своем предисловии, что многие узнали в Печорине портрет сочи­нителя? Как раз год назад, когда отмеча­лось 150 лет со дня гибели Лермонтова, писатель Виктор Ерофеев первым загово­рил о лермонтовском «демонизме».

      Тема эта почти не тронута литературо­ведами и критиками, а ведь какое место занимает она в творчестве гения! Причи­ной ли тому общее направление романтиз­ма прошлого века, выбравшего своим ге­роем бунтаря-Демона, «ангела смерти», или же сам поручик Михаил Лермонтов, который, кстати, тоже прихрамывал...